Клад Стервятника - Страница 57

— Они откладывают яйца? Тут?

Гордей недоуменно обвел рукой благоухающие кучи старого компоста — и кто его только тут складирует?

— Яйца тут только отбрас-сывают. Такие экологи, как ты, наверно, — сурово изрекла дева-воительница. — Чайки же предпочитают гнездиться у воды. Независимо от среды их основного обитания. Я же сказала, тут — территор-рия их жизненно важных интересов.

Я невольно вздохнул.

Теперь девушка вовсе не походила на ту ласковую и податливую жрицу любви, какой она предстала передо мной в первую и последнюю ночь нашего знакомства. Хладнокровная, расчетливая, всегда начеку — сейчас она вела себя как кадровый офицер, который подался в военсталкеры за длинным рублем. Анка словно в одночасье сменила изящный и привлекательный композит эротического белья из гардероба своих жизненных масок на пропыленный камуфляжный комбез.

Положим, сейчас ей так удобнее. А вот от чего она защищалась в этой своей ипостаси, явно более ей привычной, как дошла до жизни такой и, главное, что будет дальше между нами, для меня было покрыто тайной.

Вернувшись из области эфирных грез в пахучую реальность, я отметил, что поблизости и вправду не стало крыс. Раньше, еще полчаса назад, нет-нет, да и выскочит какая-нибудь хвостатая дрянь из-под кучи щебня, злобно окрысится в нашу сторону, встопорщит жесткие усы — и бегом, только хвост успевает волочить. Теперь же ни одного грызуна-мутанта нам не попалось, за исключением тех, кого выхватывали из отбросов зоркие чайки.

Анка быстро осмотрела мой лоб, подула на него с какой-то привычной материнской сноровкой. И это была еще одна ипостась нашего многоликого ангела- хранителя в камуфляжной форме. Точно она уже вырастила и поставила на ноги целый выводок озорных и неугомонных ребятишек, для которых получить в лоб клювом от здоровенной хищной чайки-убийцы — самое привычное дело.

К счастью, голова осталась цела, лишь слегка оцарапана. Поморник напал уже на излете, да и я, видимо, успел инстинктивно отклониться. Иногда у меня чувства все-таки опережают разум, и примером тому — не только наша с Анкой любовная ночь.

Однако на лбу уже темнел огромный синяк, и мне очень повезет, если правый глаз не заплывет. Вот левый — еще куда ни шло, даже целиться удобней, хотя правым глазом я видел хуже. Но такова уж сила армейской привычки. К тому же левши всегда вызывали у меня неосознанное опасение и желание сторониться их подальше.

— Ну, что, — подытожил это маленькое приключение Гордей, — на высоте практически уровня моря отца Федора укусил орел?

— Вот сейчас как замахнусь на одну маленькую, но оч-ч-чень гордую птицу, — проворчал я, осторожно потирая ушибленное место. — Тебе бы так.

— Не желай добра ближнему, огребешь взамен сполна, — ухмыльнулся Гордей. — Добро, оно ведь сделано из зла, как сказал один мудрый человек.

— Ага. А другие за ним повторил-ли, — передразнила его Анка, теперь переключившая внимание на два островерхих холма из битого, оплавленного стекла. Они словно приглашали: пройди между нами, дружок, и будет тебе тотчас счастье.

— А знаешь, на этот раз ты права, — с интересом глянул на нее Гордей. — Читала в детстве правильные книжки?

— Только с картинк-ками, — отрезала Анка. — А что до вашего добра, то тут его и вправду больше не из чего сделать. Одно зло кругом. И дерьмо.

Она обвела рукой малопривлекательный ландшафт. И тут же вскинула автомат. Досылать патрон в патронник ей не понадобилось — наша дева-воительница всегда держала свой танковый бесприкладный АКМ на боевом взводе.

Между стеклянными холмами как в сказке материализовался человек в стеганом строительном шлеме со шнуровкой, выцветшем солдатском бушлате, потертых до седины джинсах и огромных резиновых сапогах на толстой подошве. Между прочим, лучше и эксклюзивней обувки для Свалки не придумать.

Житель Свалки был ярко выраженным кавказцем, чернобородым, плотным, коренастым, невысокого роста, но с необычайно длинными, я бы даже сказал обезьяньими руками. Причем левое запястье он плотно обмотал грубой материей вроде брезента или кожей, под которой скорее всего было что-то набито. Мне показалось, что рука вывихнута, но не сломана, и кавказец попросту наложил на нее грубое подобие шины, сохраняющей руке подвижность.

Смерив нас ленивым взглядом из-под мохнатых черных бровей, абориген опустил старенькую штурмовую винтовку, знававшую, по всей видимости, еще Карибский кризис и джунгли Камбоджи. После чего направился прямиком к нам.

Среди осколков стекла и кирпичного боя он ступал вполне уверенно. Чувствовались долгая привычка и знание здешних троп.

Когда человек остановился в десяти шагах от нашей группы, ощетинившейся автоматными стволами, я сумел получше разглядеть его вооружение. И по достоинству оценить.

В самом деле, несмотря на преклонные лета американской штурмовой винтовки М-16 и ее, по всей видимости, долгий огневой стаж, выглядело оружие безукоризненно. Во всяком случае, мне, живи я, не приведи Господь, в этом гадючнике на постоянной прописке, и в голову бы не пришло разгуливать среди фонящих куч мусора и благоухающих крысиных тушек с автоматической винтовкой, прямо-таки лоснящейся от смазки.

А также, в довершение ко всему, блестящей свеженачишенным серебром!

Да-да, приклад М-16, отполированный временем и частым боевым употреблением, был усыпан серебряными насечками, как стены дачной бани бывшего мастера производственной практики из провинциального ПТУ — медной чеканкой.

И я про себя тут же окрестил его Казбичем. Помню такого горца еще с младых ногтей, когда летом читал по школьной программе лермонтовскую «Бэлу».